Граф Дмитрий Иванович Хвостов «прославился», как первый в истории российской поэзии графоман, став своего рода образцом этого недуга.

   Будучи богат, он обладал возможностями большими тиражами печатать свои вирши, а все новинки рассылал своим знакомым, выбирая людей известных в литературе.

Тогдашние литературные светила Карамзин и Дмитриев тоже входили в число «счастливых» получателей. Отвечать похвалою, как водится, было затруднительно. Но деликатный Карамзин

не затруднялся. Однажды он написал к графу, разумеется, иронически: «Пишите! Пишите!

Учите наших авторов, как должно писать!» Дмитриев укорял его, говоря, что Хвостов бу-

дет всем показывать это письмо и им хвастаться, что оно будет принято одними за чистую

правду, другими за лесть, что и то, и другое нехорошо…

— А как же ты пишешь? — спросил Карамзин.

— Я пишу очень просто. Он пришлёт ко мне оду или басню - я отвечаю ему: «Ваша ода,

или басня, ни в чём не уступает старшим сёстрам своим!» Он и доволен, а между тем это

правда.

   Граф Хвостов, стремясь прославиться, как сочинитель, по дороге в свое имение в Симбирской губернии дарил станционным смотрителям свои сочинения, но ставил одно условие – взять из книги его портрет и повесить на станции под портретом царя.

   Ну чем не пиар сегодняшних кандидатов, которые всюду расклеивают свои портреты?!

   Однажды в Петербурге граф Хвостов долго мучил у себя на дому племянника своего

Ф. Ф. Кокошкина (известного писателя) чтением ему вслух бесчисленного множества своих 

виршей. Наконец Кокошкин не вытерпел и сказал ему:

— Извините, дядюшка, я дал слово обедать, мне пора! Боюсь, что опоздаю; а я пешком!

— Что же ты мне давно не сказал, любезный! — отвечал граф Хвостов, — у меня всегда

готова карета, я тебя подвезу!

Но только что они сели в карету, граф Хвостов выглянул в окно и закричал кучеру: "Ступай шагом!" — а сам поднял стекло кареты, вынул из кармана тетрадь и принялся

снова душить чтением несчастного запертого Кокошкина.

    В Летнем саду, обычном месте своих прогулок, граф обыкновенно подсаживался к зна-

комым и незнакомым и всех мучил чтением этих стихов до того, что постоянные посетители

сада всеми силами старались улизнуть от его сиятельства. Тревожный шепот «Граф Хвостов идет!» вихрем уносил посетителей из сада. Избавился (очень хитроумно и в то же время вежливо) от его посягательств лишь министр финансов граф Канкрин, который на своем ломаном русском прервал поэтические излияния Хвостова фразой: «Граф, ваши поэтические строки столь сильны, что пезмерно волнуют майн херц и я поюсь что после них не смогу достойно исправлять свой обязанность на плаго государства, о чем и великий Государь упомянул». Хвостов был очень доволен и более к Канкрину не приставал, зато у него появилась новая любимая история, что сам государь не велел ему волновать поэтическим талантом министра финансов.

   Достоверно известно, что граф Хвостов нанимал за довольно порядочное жалование в год, на полном своём иждивении

и содержании, какого-нибудь или отставного, или выгнанного из службы чиновника, все

обязанности которого ограничивались слушанием или чтением вслух стихов графа.

Несмотря на хорошее жалование и содержание, бедолаги более года не выдер-

живали пытки слушания стихов; обыкновенно кончалось тем, что они заболевали

некою особенною нервной болезнью, которую язвительный Греч назвал «стихофобией».

Более других пребывал на сей должности отставной семинарист Георгиевский, отличавшийся чрезвычайной тупостью и невосприимчивостью, но и тот в конце концов сбежал от графа.