Пролетели три попугая. Их сопровождали милицейские мотоциклисты в белых касках. Потом прошли, грохоча гусеницами, тяжелые танки.

                - К дождю, наверно, - сказал дед, сплевывая шелуху от семечек и прикрывая форточку от гари моторов.

                И точно – пошел дождь.

                Дождь падал крупными радиоактивными и кислотными каплями, прожигая железо. От мощного излучения у деда стали отваливаться последние клоки волос с                 плешивой головы. Экран телевизора залюменисцировал и стал показывать изображение гроба господня.

                - Тьфу-ты, черт! – сказал вошедший в комнаты мутант-поросенок. – Ты, дед, опять без меня телевизор смотришь…

                И он уселся в кресло, пачкая копытцами обивку.

                - За хлебом-то сходил, милай? – прошамкал дед, вставляя челюсти.

                - Сегодня пятница, дед! – развязно ответил поросенок и потер пятачок.

                -А мы что, по пятницам не обедаем? – склеротчно осведомился дед, прикручивая челюсти отверткой.

                «Тук-тук» - постучали в дверь.

                - А вот и хлеб пришел! – вскочил поросенок и поскакал к двери.

                Но это был не хлеб, это была булка.

  - А ты, дура, почему без масла?! – разозлился на нее поросенок. Но булка была молодая и говорить совсем не умела.

                - М-м-м… - промычала она покачиваясь, видно желая что-то сообщить.

                - Да ну тебя, - отмахнулся поросенок и потащил ее на кухню.

                - Дед, иди обедать, - позвал он.

                Пока дед пристегнул ноги, пока приковылял на кухню, булка была уже зарезана, порезана и разложена по тарелкам.

                - А почему без масла? – дед был тоже очень недоволен, у него вдобавок от нетерпения соскочила с шарнира левая рука.

                - Наверно, корову все-таки расстреляли. Мутила она народ, революцию ей вишь клеверную подавай. Тоже мне, Инесса Арманд! – говорил поросенок, запихивая копытцами куски булки в пасть.

                - Смотри, доболтаешься – и тебя расстреляют, а в тебе жира-то ни фига нет… - дед поторкал поросенка в щетинистый бок. – ничего не выручу за тебя на ярманке…

                - Ярманке, ярманке… - передразнил поросенок. – Матку-то зачем продал? – вспомнил он старую обиду.

                - Больно умная была, вот зачем. И тебя расстреляют, попрошу - и расстреляют.

                Поросенок заплакал.

                Крошки хлеба перемешались со слезами, текущими по ворсистой мордочке.

                - О. господи! – сказал он поднимая передние ножки к портретам вождей, висящем в углу кухни. – За что мне такая жизнь горемычная!

                Его висячие плечи содрогнулись от рыданий.

                - Ну не плачь, не плачь, - постучал его по спине дед. – Пошутил я, пошутил.

                Дед и сам пустил горькую стариковскую слезу, вытирая ее протезом правой руки.

                - Не будут тебя расстреливать, тем более в этом году. Вот подрастешь, наберешь веса, тогда на следующий Покров и…

                Успокоившийся поросенок прильнул к деду, обняв его за пластмассовый бок тонкой ножкой с раздваивающимся копытцем на конце и они стали смотреть телевизор.

Аркадий БАРИНОВ